Рассказ Игоря Акимушкина о Куриных птицах

Отряд большой и древний. Крылья у куриных птиц короткие, широкие, «облегчающие быстрый вертикальный подъем». Машут ими часто, временами планируют (павлины не планируют). По земле бегают быстро. Ноги сильные, у самцов многих видов со шпорами. У тетеревиных по краям пальцев роговые бахромки: помогают крепче обхватывать обледенелый сук и ходить по рыхлому снегу не проваливаясь.

Большой зоб, лишь у некоторых гокко его нет; копчиковая железа у всех, кроме аргуса, и слепые выросты кишечника. Тип развития выводковый. Самцы у многих крупнее самок и ярче окрашены. В большинстве полигамы. Но и моногамы вопреки прежним представлениям, как оказалось, совсем не редки: африканские павлины, рябчики, серые, белые, лесные куропатки, улары, кеклики, турачи, вилохвостые дикие куры, хохлатые цесарки, трагопаны, воротничковые рябчики, карликовые, жемчужные, виргинские и все прочие зубчатоклювые перепела, гоацины, многие гокко и, по-видимому, золотые фазаны. Самцы, даже у моногамов, обычно не насиживают и не заботятся о птенцах. Заботятся — у цесарок, турачей, африканских павлинов, белых куропаток, уларов, у жемчужных и зубчатоклювых перепелов, у многих гокко, воротничковых и, по-видимому, обычных рябчиков. Самцы насиживают (по очереди с самкой) у гоацинов, альпийских кекликов, иногда виргинских перепелов и серых куропаток (есть такие данные). Некоторые виды гокко годами живут, по-видимому, в единобрачии.

Гнезда на земле — небольшая ямка, выложенная сухой травой и листьями, позднее — перьями. У павлинов иногда — в развилке толстых сучьев, на зданиях, даже в брошенных гнездах хищных птиц. У жемчужных аргусов — часто на пнях. У африканских павлинов — всегда над землей: на сломанных стволах, в развилке больших сучьев. Только у гоацинов, трагопанов и, как правило, у гокко гнезда всегда на деревьях.

В кладке от 2 до 26 яиц (у большинства), в среднем — 10. Развитие быстрое. Насиживание — 12—30 дней.

Обсохнув, обычно в первый же день птенцы уходят за матерью из гнезда. Рулевые и маховые перья вырастают у них рано, и поэтому уже однодневные (сорные куры), двухдневные (фазаны, гокко, трагопаны), четырехдневные (рябчики, африканские павлины) и чуть позже многие другие могут перепархивать. Птенцы африканских павлинов, виргинских перепелов неплохо летают на шестой день после рождения. Диких кур, индюков, фазанов и др. — на девятый-двенадцатый.

Половозрелость у мелких видов (карликовых перепелов) — через 5—8 месяцев после рождения. У большинства — на другой год, у крупных (гокко, павлины, индюки, аргусы) — через 2—3 года.

Истинно перелетных птиц среди куриных мало — 4 вида, все перепела. Кочующие, частично перелетные, из северных областей, — серые куропатки, виргинские перепела, дикие индюки.

Во время линьки способность летать не теряют. Тетеревиные, линяя, сбрасывают роговые покровы когтей, клюва, бахромки пальцев. 250—263 вида в странах всего света, кроме Антарктиды, ближайшей к ней части Южной Америки и Новой Зеландии. Расселены по разным странам: только в Новой Зеландии акклиматизировано 9 видов куриных птиц из других частей света. В Европе разводят более 22 иноземных видов этого отряда, многих на воле. Самые мелкие из куриных весят 45 граммов (карликовые перепела), самые крупные — 5—6 килограммов (глазчатые индейки, павлины, глухари) и даже 10—12 (дикие индюки, аргусы). В неволе жили виргинские и карликовые перепела до 9—10 лет, трагопаны — до 14, африканские павлины, золотые фазаны, глухари — до 15—20, азиатские павлины и аргусы — до 30 лет. Пять семейств.

Гоацины. 1 вид — Южная Америка.

Сорные куры, или большеноги. 12 видов в Австралии, Полинезии и Индонезии.

Древесные куры, или гокко. 36—47 видов в Центральной и Южной Америке.

Фазановые — фазаны, павлины, индюки, цесарки, куры, серые куропатки, перепела, улары, кеклики. 174 вида почти во всех странах мира.

Тетеревиные — тетерева, рябчики, глухари, белые и тундряные куропатки. 18 видов в северных областях Европы, Азии и Америки.

В СССР — 20 видов этого отряда (8 — тетеревиных, 12 — фазановых).

Ток!

Апрель. В борах, оврагах лежит еще снег. А на прогалах, в чернолесье — парная, теплая земля. Первые весенние цветы — голубые пролески, медуница синяя, с краснотой. Ландыши... Нет еще ландышей. А вот золотистая мать-и-мачеха — на всех голых буграх. Углубимся в северные, хвойные леса и, может быть, увидим где-нибудь на сосне большую черную птицу, очень странную на вид, краснобровую, бородатую. ...Глухарь шею вытянул. Насторожился. В испуге срывается и грузно летит над болотом. Сумрак леса скрывает его. А вокруг — сказочная быль. По земле мох и мох, сфагновый, торфяной. Клюква по мху, багульник и пушица. Чахлые сосенки нерешительно обступили трясину. Ели хмурые насупились неприветливо. Тревожно шуршат иглами сосны. Бурелом да гниль, пни да коряги. Чавкает ржавая жижа. Кочки проваливаются. Гнилой мох взбаламученной трясины бурой стежкой устилает бледную седину кочкарника. Уходим все дальше в лес, в самую глушь. Солнце садится за лесом. Тихо спустились сумерки. Почернело вокруг. ...И вдруг среди ночи, во мраке — щелчки какие-то, деревянного тембра пощелкиванье — «тк-тк-тк». Звуки странные... Вот пауза, нету щелчков. Тихо вокруг.

Опять щелчки. Пощелкиванье ускоряется и — словно кто-то спичкой быстро-быстро постучал по коробку — дробь. А за ней то, что охотники называют «скирканьем»: негромкое короткое скрежетание, звук точения ножа о брусок. Ждут его с замиранием любители одной из лучших охот мира. Ждут, чтобы под эту «песню» сделать два-три быстрых скачка (а лучше один большой!)- и замереть при последних звуках «точения».


...Быстро светает. Серые тени кустов и деревьев тонут по пояс в сером тумане. Громко и совсем будто близко поет глухарь. Начальные звуки его песни: «Тк-тк-тк» — запев. Все чаще щелкает. Нарастает ритм, и вдруг слились глухариные синкопы в один недолгий скрип.

Так, скачками, то замирая на полушаге, то кидаясь вперед по бездорожью, ближе и ближе подходит охотник к дереву, на котором, распустив веером хвост и выгнув взъерошенную шею, поет опьяненная весной птица. Захлебываясь, без устали, без перерыва поет и поет древнюю песню лесных дебрей. Вдруг громкий выстрел, секундная пауза, треск ломаемых сучьев и глухое «ту-ттт!». Упала тяжелая птица. В сырой мох, едва видимый в предрассветной мгле, упала.

Все зори напролет каждую весну в необъятных наших лесах поют глухари. В страстном экстазе, в кульминации своих песнопений, называемых точением, глохнут на время, В эти скудные мгновения охотник должен подскочить на два-три шага к глухарю. И замереть, хоть и на одной ноге, прежде чем глухарь вновь «заскиркает». Когда не «скиркает», все слышит...

...Светло уже... Из леса вышли охотники на широкую, в блеклых тонах луговину. Пожухлая, прошлогодняя трава. Вышли и сразу скорее спрятались, из-за куста подглядывают. Когда подходили к поляне, лес наполняли загадочные звуки, которые и до этого слышались вдалеке. А теперь усилились, слились в многоголосое и дружное бормотание. Порой его прерывают будто отдельные выкрики: «Чу-фыы!» И снова бормотание.

Там, в глубине луговины, какие-то черные небольшие фигурки на земле. Тетерева токуют! Много тетеревов: десяток, два, а может и больше. Одни самозабвенно бормочут, пригнув шеи к земле и распустив хвосты. Другие выкрикивают «чу-фыы», подпрыгивая и хлопая крыльями. Иные, сойдясь во встречных прыжках, сшибаются грудями. Набухшие кровью брови алеют на черных птичьих головах, белые подхвостья сверкают в косых лучах солнца. В общем, ток в разгаре. Затемно слетаются тетерева со всей округи на уединенные луговины, лесные болота, тихие поляны. Солнце взойдет, а они еще поют и поют серенады пернатым дамам. Повздорят, порой и подерутся. А где же те, ради кого затеяно это игрище? Где тетерки? Среди певцов их не видно. Они невдалеке, но и не рядом. Бурые, неяркие, неприметные на блеклых красках луга, не спеша прохаживаются метрах в 30 от крайних косачей. Постоят, опять лениво пойдут. Скромно и будто бы равнодушно гуляют по краю токовища. Клюют что-то на земле. Это поощрение певцам. Вроде наших аплодисментов. Заметив поклев-аплодисмент, косачи токуют азартнее. Охотники заранее строят на токах шалаши. Укрывшись в них с ночи, стреляют поутру тетеревов. А сейчас, когда светло, трудно к ним подобраться.

Можно было бы по лесу походить, рябчиков подманить, да запрещена теперь такая охота: рябчик моногамная птица, с одной самкой живет, о птенцах заботится. Весной, а местами и осенью, на умелый свист хорошего манка рябчик быстро прилетит. Сядет близко на сук или по земле подбежит, странно непугливый, неосторожный какой-то. Особенно и прятаться от него не надо: стреляют почти в упор. Промахнешься — снова можно манить, еще не раз прилетит, обманутый коварным зовом манка. Глухарь, тетерев, рябчик — наши боровые птицы. По виду разные, но жизнь у них сходная. Весной токуют, каждый на свой лад. Кончится брачный сезон — самцы линяют, прячась по глухим местам. Самка в ямке под кустом высиживает от 4 до 15, но обычно 6—8 яиц. Рябчик-самец и спит и кормится недалеко от гнезда. Когда птенцы выведутся, тоже их не оставляет. Тетеревят и глухарят водят только матери. Кормятся их дети первое время насекомыми. Пятидневные рябчики, недельные тетеревята, а глухари — десятидневные перепархивают невысоко над землей. Дней через пять-семь ночуют на деревьях. Месячные хорошо летают, даже глухарята. В сентябре молодые косачи, самцы тетеревов, живут уже без матери, но самочки еще при ней. Глухари собираются в небольшие стаи: самки с самками, петухи с петухами, — кормятся осенью на осинах листьями. Так и всю зиму держатся. У тетеревов стаи смешанные: косачи и тетерки.

Зимний корм тетеревов и рябчиков — почки и сережки ольхи, березы, осины, ивы, можжевеловые ягоды. Глухарей — хвоя сосен, пихт, кедров, реже елей. Ночуют в снегу. С дерева или прямо с лёта падают в сугроб, пройдут немного под снегом (тетерева иногда и много — 10 метров), притаятся и спят. В пургу и мороз сутками не вылезают из-под снега. Там ветра нет и теплее градусов на десять, чем на поверхности. Если после оттепели ударит сильный мороз и ледяная корка покроет снег над птицами, бывает, гибнут они, не сумев пробиться на волю. Весной снова тока. Впрочем, и осенью, кое-где и зимой токуют тетерева, старые косачи и молодые глухари. «Пищат» и рябчики, по-весеннему разбиваясь на пары. Вместе, парами, кочуют всю зиму по общей для самца и самки территории. Осенние тока ненастоящие, никакого размножения за ними не следует. А какой тогда от них толк, не очень-то понятно. Там, где весной тетерева токуют недалеко от глухарей, случаются помеси. Гибриды похожи больше на глухарей, не всякий и отличит, но токовать прилетают к тетеревам. Они сильнее косачей и токуют азартнее — пламеннее и восторженнее. Голос, однако, немного напоминает глухаря. Всех косачей с токовища разгонят, «чертом» кидаясь на каждого петуха, которого увидят, хотя бы и за триста метров. Прежде думали, что эти бастарды, как и другие межвидовые гибриды, бесплодны. Оказалось, что нет: и с тетеревами и глухарями дают потомство. Лучше, чем глухари, приживаются они в современных поредевших лесах Европы. Поэтому их расселяют там, где хотят снова развести глухарей, например, в Шотландии.

Мало осталось в Европе глухарей. В ФРГ, например, по подсчетам 1964 года, только 6002! Тетеревов — 14708; рябчиков — 4120. Безрадостная статистика. На севере европейской России в конце прошлого века добывали ежегодно 6.5 тысяч глухарей. Теперь — лишь несколько тысяч. В Пиренейских горах еще не всех глухарей перебили. Кое-где уцелели они в Альпах, Карпатах, на Балканах, в Скандинавии, а на восток отсюда живут глухари по таежным лесам до Забайкалья и Лены. За рекой Нижняя Тунгуска и от озера Байкал до Камчатки и Сахалина — ареал другого глухаря, каменного. Он поменьше обычного, черноклювый. Наш с белым клювом. Токовая песня — «односложное щелканье, переходящее в короткую трель». Не глохнет, как наш, когда поет, лишь ненадолго хуже слышит. Каменная глухарка темнее окрашена и без ржавого пятна на зобе. Тетерки и глухарки, напомним тем, кто этого не знает, серо-бурые. У рябчиков и самцы серо-буро-рябенькие, только темное пятно под клювом отличает их от самок. Ареал рябчиков и тетеревов почти совпадает с глухариным, лишь обширнее к югу захватывает лесостепные зоны, а к востоку простирается до Уссури (у рябчика — до Приморья и Сахалина). На Кавказе, в альпийской и субальпийской зоне, живет кавказский тетерев (хвост у него без белого подхвостья и менее круто изогнут лирой). Токует иначе. «На току петухи или спокойно сидят, или, опустив крылья и почти вертикально подняв хвост, подпрыгивают вверх... поворачиваясь при этом на 180 градусов. Прыжок сопровождается характерным хлопаньем крыльев... Обычно ток проходит в молчании... Изредка петухи щелкают клювами или издают короткое хрипение, напоминающее приглушенный и мягкий крик коростеля» (профессор А. В. Михеев).

От Забайкалья до Приморья и Сахалина живут по соседству с рябчиками дикуши — непугливые, более крупные и темные окраской. Похожи на рябчиков. Другие тетеревиные Рябчик Северцова живет в Центральном Китае. Ареал крохотный, образ жизни неизвестен. Воротничковый рябчик: Аляска, Канада, США. У самца два пучка длинных перьев по бокам шеи. Токуя, он их распускает пышным жабо. Раздувает полосатую шею, хвост раскинут веером. Если самка погибнет, самец водит и охраняет птенцов.

Белая куропатка — Англия, Скандинавия, север европейской России, вся Сибирь и Канада. Летом рыже-бурая. Зимой белоснежная, только хвост черный. Густое, до самых когтей, оперение на лапах — «канадские лыжи», которые держат птицу на рыхлом снегу. Весной самцы сидят на буграх, высоких кочках, «как на сторожевых постах». Белые, с ярко-рыжей головой, шеей и зобом — издалека заметны.

Это и требуется: выбрав гнездовой участок, его собственной персоной маркируют. Атакуют и гонят всех других самцов с яростной отвагой.

Токовые крики белых куропаток — странное, резкое, громкое «карр...эр-эр-эрр». Какой-то дьявольский хохот: не сообразишь, если не знаешь, кто так страшно «гаркнул» у тебя над ухом. Это может случиться на моховых болотах ночью, перед рассветом, когда пробираешься в темноте на глухариный ток. Самого крикуна никогда не видно, хоть он и пестрый, еще белокрылый, чернохвостый, даже если совсем рядом «закаркал». Куропач, пролетев немного над землей, взмывает круто вверх, повисает на секунду в воздухе и вот тут кричит. Затем с криком падает круто вниз.


Самка сядет на гнездо, супруг ее, как рябчик, поблизости таится между кочками, распластавшись на земле. Он теперь уже не кричит, помалкивает, на буграх не красуется, летает мало. В общем, прячется, чтобы не выдать врагам гнездо. Смелый опекун своего потомства. Не боится и людей.

«Самец бросился на наблюдателя, сбил с него очки и при повторном нападении был пойман руками» (профессор А. В. Михеев).

Шотландские белые куропатки (особый подвид) на зиму не белеют. Называют их в Англии «граусами». Веками разводили и охотились на граусов британские дворяне в своих имениях. В конце прошлого века завезли граусов на болота по обе стороны бельгийско-германской границы. Там живут они в небольшом числе.


Тундряная куропатка — Гренландия, Шотландия, Пиренеи, Альпы, Скандинавия, тундры, лесотундры Евразии, Канады, Аляски, горы Южной Сибири. Повадками, образом жизни и видом похожа на белую, но поменьше. Зимой у самцов черная полоса между клювом и глазом, летом «в окраске преобладает серый, а не рыжий тон», как у белой.

Американская белая куропатка — горы запада Северной Америки от Аляски до Нью-Мексико. Похожа на первых двух, но хвост не черный, а белый.

Луговые тетерева — Северная Америка. Четыре вида. Самый крупный, почти с глухаря, — полынный тетерев. Три других (длиннохвостый, большой и малый луговые) ростом с небольшого тетерева. Окрашены пестро и ярко. На груди два голых желтых пятна, у длиннохвостого — пурпуровые. Под ними в коже воздушные мешки. Токуя, петухи их раздувают, слышится звук, похожий на барабанную дробь или трещотку.

На токах полынных тетеревов строгий порядок, соблюдаются ранги и старшинство среди петухов. Главный петух в середине, рядом с ним — второй, высший в ранге. Чуть поодаль токуют два-шесть третьестепенных тетеревов, а вокруг по периферии — молодежь. Их гротескные чернобрюхие фигуры (в белых жабо спереди, с остроконечными «веерами» сзади) стоят, церемонно ходят на холмах и равнинах среди скудной зелени полынных лугов. Позы величавые, гвардейские груди раздуты шарами, головы утонули в пышных воротниках... «Пузыри» на груди («желтые, как два мандарина»), вздуваясь и опадая, мелькают сигнальными огнями в лучах восходящего солнца... Живописная картина, но, к сожалению, теперь уже редкостная. Мало сохранилось на северо-западе США полынных тетеревов.


Кончится ток, и петухи разбирают самок в порядке старшинства: главному достаются обычно три четверти, второму по рангу вшестеро меньше, тройке-шестерке ближайших к ним — тридцатая часть. Другим — немногие «невостребованные» тетерки.


Полынных тетеревов нередко называют шалфейными. Но первое точнее, потому что кормятся эти птицы почти исключительно листьями, почками и плодами американской полыни. Корм мягкий, переваривается легко. Поэтому полынный тетерев — «единственная из куриных птиц с мягкой внутренней выстилкой желудка». В нем нет даже камешков, которые (от песчинок до гальки!) глотают почти все птицы, чтобы они, как жернова, перетирали твердые корма.

Фазан

«Лишь только край неба загорелся пурпуром... взошли аргонавты и сели за весла, по два на каждую лавку».

Плыли долго, чудес повидали немало. Весело провели время на Лемносе, где «всех мужей перебили лемниянки за их измену». Сразились с шестирукими на Кизике, освободили (одним лишь прибытием!) несчастного Финея от гарпий. Царь бебриков Амик, «непобедимый кулачный боец», пал от кулаков Полидевка, и воины его были рассеяны. Через страшные Симплегады вышли в Черное море, Понт Эвксинский, и благополучно прибыли в Колхиду, потеряв в пути лишь Геракла и Полифема — дела задержали их в Мизии. Из Колхиды привезли золотое руно (для чего и кому — не совсем ясно), Медею (на горе Ясону) и... фазанов на радость всей Греции. С той поры судьбы чудесных птиц сплелись с человеческими.

В Колхиде, в Грузии, на реке Фазис, ныне Рион, была у греков колония того же названия — факт это уже достоверный, не легендарный. Многоцветных длиннохвостых птиц, которые водились здесь, греки переселили на родину, в Элладу, и назвали фазанами. В «золотой век» Перикла (IV век до нашей эры) по всей Греции уже разводили фазанов. Римляне среди других военных «призов» получили из покоренной Эллады и фазанов. В разных странах империи устроили фазанники, даже в Британии; тысячами подавали жареных фазанов на пирах. Даже львов кормили в зверинцах! Пала империя, к другим завоевателям перешел колхидский приз. Фазан, птица вкусная, полюбилась рыцарству и в жареном, и в живом виде — как охотничья дичь высокого класса. Подавали фазанов на серебре, в золотых ожерельях с жемчугами, под громкие звуки рога и торжественную риторику герольда. Фазан стал символом высшего благородства. Клятва фазаном была самой верной у рыцарства. — Клянусь перед дамами и фазаном, что не буду открывать этого глаза, пока не увижу сарацинского войска! — Клянусь фазаном, что не буду спать на постели, есть на скатерти, пока копьем не напишу свое имя на воротах Иерусалима, и т. д. Клятвы разные, нередко странные и забавные, но фазан в самых торжественных из них часто упоминался. Позднее, когда географические открытия широко распахнули «окна» и «двери» дальних стран, завезли в Европу из Азии и других фазанов, не кавказских. Впрочем, того же вида, только подвиды и расы иные. Особенно ценились японские, потому что не таятся перед легавой, сделавшей стойку, а взлетают и легко попадают под выстрел. Поэтому почти все европейские фазаны — гибридные, разномастные, кто с полным, кто с неполным белым кольцом на шее, а кто и без него. Очень редко один подобен другому.

Интересно, что по этому белому «кольцу», или «ошейнику», нетрудно узнать, откуда фазан родом: с запада своей обширной родины или с востока. У кавказских, североиранских фазанов сине-зеленый глянец на шее не отделен белым кольцам либо полукольцом от оперения иных тонов ниже на шее и груди. Чем дальше к востоку, тем яснее обозначается белое кольцо. Сначала прерванное или узкое спереди (среднеазиатские фазаны), затем широкое и полное — амурские, китайские и корейские. У обыкновенного, или охотничьего, фазана 34 расы и подвида, а ареал обширнее, чем, пожалуй, у любой дикой куриной птицы: от Атлантики до Тихого океана, в пределах умеренных широт, и дальше, за Тихим океаном, в США. В Новый Свет, как и в Западную Европу, Новую Зеландию и на Гавайские острова, с легкой руки аргонавтов охотничьих фазанов расселили люди. Излюбленные фазанами места — кустарники, тростники по долинам рек, пойменные леса, окраины засеянных полей. По долинам рек поднимаются и в горы, но не очень высоко и только там, где есть густые укрытия из разной растительности. Ранней весной, в феврале—марте, местами позже, уходят фазаны из зимних стай. Петухи выбирают гнездовые территории. У каждого своя. Ее он охраняет, на ней кормится и токует. У него там свои излюбленные маршруты для прогулок, протоптанные тропинки. Ходит, кричит «ке-ке-ре» и «кох-кох» и хлопает крыльями. Помолчит минут пять, поклюет что-нибудь — опять кричит. Дойдет до конца тропы с полкилометра она — и обратно, с криком и хлопаньем крыльев.

Холостая самка, она где-нибудь рядом, в кустах, поощряет его токовой энтузиазм негромким «киа-киа».

Позднее придет к нему. Он сейчас же, как домашний петух, боком-боком подступает, опустив до земли обращенное к ней крыло. И «воркует»: «гу-гу-гу». По-петушиному прельщает найденным либо воображаемым зерном, червяком.


По своему участку кочуют они теперь вместе. А если расстанутся, перекликаются. Голос партнера хорошо знают. Если чужой петух явится, гонят прочь. Одни исследователи утверждают, что драки между петухами бывают «иногда ожесточенные. Дерутся самцы на манер домашних петухов». Другие: «Драки никогда не наблюдаются». Пойди разберись... Уж, наверное, дерутся — у всех петухов нрав задиристый.

Гнездо — ямка в кустах. Иногда...

«В некоторых частях ареала фазаны делают закрытые гнезда шарообразной формы с боковым входом. Стенки гнезда довольно плотные и хорошо предохраняют от ветра и дождя» (профессор А. В. Михеев).

В гнезде 7—18 яиц. Все прикроет фазаниха, высидит. Если первая кладка погибнет или ее заберут из-под птицы, как делают в охотхозяйствах, может снести за сезон и 40 яиц (пава — только 25).

Птенцы к вечеру того дня, когда вывелись, уходят с ней из гнезда. Кормятся насекомыми. Ночуют первое время на земле у нее под крылом. На третий день уже порхают, на тринадцатый летают так, что за матерью на своих крыльях поднимаются на ветки и там ночуют.

В конце лета разные выводки соединяются в стаи. Опекают их сначала самки, осенью — петухи.

Прославленный герой рыцарских традиций, фазан, довольно-таки глуп (в рамках тех пределов, где в сравнительных категориях можно рассуждать об уме животных). Во всяком случае, ворона, галка, гусь, попугай и многие другие птицы сообразительнее фазана. Так считается. Однако Оскар Хейнрот несколько поколебал это нелестное для фазана утверждение.

Молодой фазан, которого он вырастил, стал совсем ручным, садился на руку, брал корм с ладони, любил, когда чешут «за ухом». Очень привязался к хозяину и отчаянно ревновал его к жене. Кидался на нее, бил клювом и шпорами. Шпор-то, собственно, у него еще не было, не выросли, удары получались слабые. Но клювом до крови щипал.

Однажды решили проверить: узнает ли он людей в лицо или только вид платья ему ненавистен. Переоделись муж с женой. Фазан немного растерялся, не привык видеть хозяина в женском платье. Пристально посмотрел в его лицо и кинулся к нему, выражая прежнюю радость и любовь. Повернулся затем к жене Хейнрота и яростными наскоками угрожал порвать на ней хозяйский костюм. Когда фрау Хейнрот поменялась платьем с сестрой, он и тут, «вглядевшись в лицо», распознал своего «врага». Позднее этот фазан в Берлинском зоопарке так же враждебно принимал необходимые услуги от сторожа, но, когда Оскар Хейнрот пришел его навестить, он узнал друга и обрадовался.

Дрофа-петух, говорит Хейнрот, вел себя в подобных ситуациях глупее: не разбирая лиц, враждовал с одеждой людей, которых невзлюбил.

Фазаны, кроме акклиматизированных в других странах, живут только в Азии, здесь их больше двух десятков видов. Длиннохвостые, пышнохвостые, белохвостые, чернохвостые, желтохвостые, белоспинные, рогатые, хохлатые, ушастые, алмазные, золотые, серебряные — словом, всякие. Оперение у всех великолепное, токовые повадки изумительны не меньше.

О трех расскажу, для прочих нет места.

На склонах предгорий Тибета в апреле золотой фазан, распустив широким веером красочный воротник, так что спереди он закрывает клюв, сзади — шею, прыгает вокруг фазанихи, повернувшись, то одним, то другим боком, и кричит «металлическим голосом». «Хан-хок», «хан-хок» звучит, словно косари косу отбивают. Поверх воротника, как кокетка из-за веера, подмигивает для пущего эффекта янтарным глазом. Крутой поворот, другой бок к самке. Сейчас же на обращенном к ней боку «веер» распускается, на прежнем собран. Теперь с этой стороны ей подмигивает.

В Гималайских горах в ту же пору громким мелодичным свистом, который напоминает меланхоличный крик кроншнепа, созывают своих кур на токовища петухи-моналы. Прибывших обольщают так: сначала боком робкими шагами ходит кавалер вокруг дамы, опустив обращенное к ней крыло до земли и уперев клюв в свою грудь. Круги все уже и уже. Затем вдруг встал грудью к ней — оба крыла и клюв у земли. Поклон? Демонстрация блестящего оперения на спине. Кланяясь, ходит петух ритмично вперед и назад, вертится, рассыпая вокруг красочные вспышки «металлического» оперения. (Это «па», впрочем, больше в обычае у другого монала, который живет в Китае, — зеленохвостого.) Затем... забыта сразу самка, ищет проголодавшийся танцор, чем бы подкрепиться. Интересно, что, копаясь в земле, он роет ее клювом, как паламедеи, редко ногами, что типично для куриных птиц, но не тетеревиных.

В лесах Калимантана белохвостый фазан, токуя, перевоплощается неузнаваемо, лишь только самка явится на его зов. Он сразу тонким, плоским и высоким становится, сжавшись до невозможного с боков. Хвост белым колесом распушился позади его черного тела. Но не как у павлина, в иной плоскости: не в горизонтальной, а вертикальной. Верхние перья превращенного в колесо хвоста касаются спины, а нижние чертят по земле.

Но самое поразительное происходит с головой. На ней — две пары голых голубых наростов. Мясистые украшения, как у многих петухов, индюков, цесарок. Два, как рожки, вверх торчат, два — серьгами вниз висят. Теперь эти «рожки» и «сережки» налились кровью, вздулись, вытянулись непомерно (два вниз, два вверх). Закрыли собой клюв, и превратилась голова фазана в голубой, с красным глазом в центре, почти полуметровой длины полумесяц, если сбоку смотреть. Уподобился он акуле по имени молот-рыба. Не забудьте, что сзади к этой странной фигуре еще внушительный белый круг приделан. «Не бывает таких птиц!» — невольно скажешь, взглянув без предварительных разъяснений на фото, где изображено это пернатое создание.

Дикие куры

Миллиарды кур питают человечество мясом и яйцами. Лишь в ФРГ от 75 миллионов несушек ежегодно получают больше 13 миллиардов яиц. В среднем по 126—200 от каждой (рекорд — 1515 яиц за 8 лет). 80 миллионов кур иных пород откармливают и забивают каждый год на мясо. Куры всюду, на фермах вокруг окутанных смогом городов, и в индейских, негритянских, папуасских деревнях, затерянных в глуши лесов. Мыслимо ли подсчитать, сколько их (предполагают — не меньше трех миллиардов) и какова их общая и средняя яйценоскость? Но продуктивность диких предков кур известна — 5—14 яиц в год. Потрудились птицеводы всех времен и народов немало.


Дикие куры, по существу, — украшенные гребнями фазаны. Где-то между моналами и серебряными фазанами их место в научной системе пернатого мира. Они, бесспорно, выделяются из типичного ряда, но остаются в общих рамках, объединяющих всех птиц подсемейства фазанов.

Прямой родоначальник всех пород домашних кур, банкивский петух, и в наши дни живет в сырых и сухих, горных и низинных лесах — от Гималайских гор, Восточной Индии, через весь Индокитай, Бирму и юг Китая до Суматры и Явы. На деревенских петухов огненной («дикой») окраски он очень похож. Но поменьше, тетерева. Кукарекает! Только последний слог в «ку-ка-реку» короткий. Зимой стаями живут. Весной петухи токуют порознь на частных своих владениях, собирая вокруг около пяти кур.

Два вида диких кур Индии и Цейлона подобны банкивскому образом жизни и видом. Окрашены, впрочем, несколько иначе. У всех самки без гребней и серег. Четвертый вид — вилохвостый дикий петух с острова Ява выделяется тем, что живет в моногамном единобрачии с одной курицей, не кукарекает, а кричит пронзительно: «Ча-а-ак!» Гребень у него без зазубрин наверху. В остальном такой же.

Аргус

Полуфазан-полупавлин, именуемый аргусом, необыкновенно живописно объясняется в любви. Многие в «хохлаткиной родне» токуют красочно: достаточно вспомнить павлиний хвост. Но аргус, пожалуй, всех превзошел.


У него очень длинные перья на крыльях, второстепенные (всего-то, казалось бы!) маховые. Они сплошь усыпаны множеством глазчатых пятен, которые так удачно оттенены, что кажутся выпуклыми. За них и имя получил аргус в честь стоокого великана из греческих легенд.

Два средних пера в хвосте тоже длинны невероятно — полтора метра. Сама птица в два раза короче. С таким хвостом, а главное, с такими крыльями летать нелегко. Не столько для полета, для других дел употребляет их аргус.

На поляне в лесу расчистит землю от листьев и веток, три шага туда, три сюда. Отлучается, только чтобы попить и поесть да ночью поспать на дереве, и опять спешит на «танцплощадку». Зовет самок протяжным, жалобным «квиа-у», раз 10— 12 все медленнее и тише его повторяет. Самка отвечает: «Хау-ово-хау-ово». Прибежит. Присядет на площадке. Он согбенно, вытянув голую синюю шею, кося глазом, боком-боком выжидательно, будто даже недоверчиво, приглядываясь, ходит вокруг. Бесподобный хвост шлейфом волочится в пыли. Ритмично, в размеренном темпе сильно шлепает лапами по земле. Шагнет — шлепнет. Шлепнув, шагнет. Слышатся звучные удары.

Вид у него нелепый, какой-то шаржированный: на сгорбленного грифа похож или на иезуита, на карикатурного монаха в тонзуре (черный хохолок-пушок на лысой голове). Это только начало. Прелюдия. Главное представление впереди.

Вот оно: резко повернулся к самке и колени преклонил, ноги полусогнуты, грудь у земли. Крылья двумя «круглыми ширмами» раскинул: широким колесом из многооких перьев окружил себя и с боков, и спереди, и сзади. Как из рамки, очень большой и очень шикарной, синим кобальтом смотрит голова, слишком мизерная в грандиозном обрамлении. И над этим великолепием как стяги колышутся на ветру два хвостовых пера!


Замер аргус. Вдруг прыжок на месте! Перьями потрясает так, что звенящий слышится шелест.

Самка равнодушно смотрит на картинную пантомиму. Скоро от галантности ее кавалера ничего не останется. Одна почти месяц, не вставая попить и поесть, просидит на гнезде. Двух потомков, как обсохнут, поведет за собой в кусты, где много муравьиных 'Яиц и червей. Они побегут за ней, прячась, как под зонтом, под длинным ее хвостом!

Когда аргус спит, длинные перья хвоста, как бдительные антенны радара, оберегают его покой. На Калимантане, Суматре и в Малайе живут аргусы. Так вот, калимантанские даяки рассказывают: на ночь аргус устраивается всегда хвостом к стволу. Дикая кошка, леопард или удав добраться до спящего аргуса могут только по ветке. Но в пути наткнутся на два длинных пера и, конечно, разбудят аргуса. Он, недолго думая, улетит, браня громким криком разбойников, которые и по ночам не дают покоя мирным птицам.

Хвост аргуса втрое длиннее, чем у павлина! Тут необходимо, впрочем, уточнение. То, что павлин, токуя, распускает шикарным веером над собой, что обычно его хвостом называют, не настоящий хвост, не рулевые, а верхние кроющие перья. Их птицеводы именуют «шлейфом». Этот «шлейф» — 140— 160 сантиметров. Так что самое длинное перо павлина на 17 сантиметров длиннее, чем у аргуса. Но и это не рекорд: у фазана Рейнарта хвост 173 сантиметра! Длиннейшие перья в мире диких птиц. Лишь у домашнего декоративного японского петуха феникса хвост больше пяти метров.


Глазчатый аргус, жемчужный аргус, фазан Рейнарта, просто рейнартия — по-разному называют эту длиннохвостую птицу. Рейнартии живут в глухих лесах Малакки и Вьетнама.

Подобно аргусу, петух рейнартия очищает от листьев площадки для «танцев». В Малакке, где оба встречаются, они иногда по очереди токуют на одной площадке. Курица-рейнартия птенцов водит за собой тоже под хвостом. Аргусы гнездятся на земле, рейнартии часто на пнях, на обломках стволов, в общем, где-нибудь повыше, на метр от земли. Разные «танцы» у петухов: рейнартия больше позирует, взъерошив белым «шаром» хохол на голове. Замирает перед самкой с раскинутыми крыльями, на павлиний манер подняв над собой хвост. Перья в хвосте — с человеческий (выше среднего!) рост и каждое шириной с ладонь — 13 сантиметров. Откуда силы берутся в невеликой, в общем-то, петушиной гузке, чтобы столь грандиозный веер расправить и вверх поднять! Павлин Павлин (кто его не знает?) избрал своей резиденцией зеленые холмы Индии и Цейлона. Немногодетными семействами, просто компаниями вылетают из леса венценосные жар-птицы на возделанные поля земледельцев. Пуганут их отсюда, удирают резво в кусты. Полетят, только когда погоня вот-вот настигнет.

Пугают их лишь мусульмане, христиане и язычники. Всем, кто исповедует индуизм, обижать павлинов запрещено. Вблизи поселений, где охраняют их религиозные обычаи, безбоязненно кормятся павлины на рисовых полях. В жаркие часы дремлют, купаются в пыли у лесных дорог. Спят на деревьях, выбранных не на одну ночь, порой прямо в деревнях.

Павлин посвящен богу Кришне. Не только за красоту, за немалые услуги также.

Мяукающий крик павлина «мии-ау» в Индии «переводят» как «минх-ао», что значит «дождь идет», или, точнее: «дождь, иди!» Действительно, перед грозой и муссонами павлины особенно разговорчивы, много «мяукают». В сезоны дождей у них токовые игры. Ну а получается, будто павлины криками раскрывают «хляби небесные». Для людей, жизнь которых зависит от урожаев на жаждущих влаги полях, это много значит.


Тигры, леопарды караулят неосторожных в лесах вокруг полей и деревень. Идешь ли по дороге, пасешь ли скот или хворост собираешь, всегда надо помнить об опасном соседстве, остерегаться. Прислушиваться к голосам джунглей. Лангур, каркер, читал и павлин — главные осведомители: тревожными криками предупреждают всех, кто в этом жизненно заинтересован, о близости тигра и леопарда.

Змеи — вторая, если не первая, опасность тех мест. И тут услуги павлинов неоценимы. Много молодых кобр убивают и едят. Всю округу, где поселяются, очищают от подобного сорта змей. Любят и берегут за это павлинов разумные люди.

Токует павлин словно с сознанием своей безусловной неотразимости. Не бегает очертя голову за невестами, как петух за курицами. Ждет, красуясь, их приближения и почтительного внимания.


Гарем его невелик: две-пять венценосных, как и он, пав. Но свадебное приглашение, которое они удостоены лицезреть, царственно великолепно. Раскинутый стоглазым веером павлиний хвост неудержимо влечет их под свой стяг, как победное знамя полка старых ветеранов. Фейерверк самоцветов... Радужный каскад... Чарующее буйство красок! Волшебные грезы о красоте птиц потерянного рая... (Что еще сказать?) Сравнений явный избыток, но они не дают представления о той бесподобной феерии, которую птица, распустив хвост, представила на поляне в лесу.

Павы сначала «как бы случайно» являются на пленительный вернисаж, послушные мяукающему зову самца. Как бы вовсе равнодушные клюют нечто несуществующее на земле. Павлин невозмутим. Величественно позирует, демонстрируя шикарный хвост, «лишь некоторые движения шеи выдают его волнение».

Затем, решив, что дань женскому кокетству отдана достаточно и мера его исчерпана, внезапно совершает крутой разворот и обращает к даме... невыразительный тыл.

Пава будто опомнилась и, чтобы стоокое многоцветие снова увидеть, забегает во фронт павлину. Но павлин, потрясая с громким шорохом и шумом всеми перьями, безжалостно лишает ее обворожительного зрелища. Короче говоря, опять к ней задом повернулся.

Радужные «очи» на хвосте словно околдовали ее, снова бежит пава с тыла во фронт. Новый разворот на 180 градусов оставляет ее перед тем, от чего бежала.

И так много раз. Пока, согнув ноги, не ляжет пава перед павлином. Тогда, свернув «знамя», кричит он победно «мии-ау», и финал брачной церемонии свершается.

Самка высиживает в одиночестве три-пять яиц. Гнездо — чуть прикрытая сухой травой ямка в гуще кустов, реже — над землей, в развилке больших веток, в покинутых гнездах хищных птиц или на старых постройках. Птенцов мать водит под хвостом, как аргус, или близко сбоку от себя.


«Они растут медленно, перья короны начинают появляться через месяц, полный «шлейф» молодые петухи получают только в возрасте почти трех лет. К шестому году жизни удлиняются перья «шлейфа» до 160 сантиметров» (С. Рэтель).

Четыре тысячи лет назад павлины, привезенные из Индии, уже жили в садах Вавилона и других царств в долине Тигра и Евфрата. Позднее фараоны Египта, галикарнасские, лидийские и прочие малоазиатские цари и сатрапы дорого платили за павлинов — лучшее украшение их дворцовых парков. После того как Александр Македонский и его 30 тысяч греков с победными боями прошли 19 тысяч километров от Геллеспонта до Индии, они среди других «трофеев» привезли в Грецию много павлинов. Из Греции попали они в Рим. Здесь их разводили в обширных птичниках. У римлян утилитаризм всегда преобладал над чистым эстетизмом: павлинами любовались мало, ощипав заморских жар-птиц, их жарили и ели. В конце II века павлинов в Риме было больше, чем перепелов, отчего, повествует Антифан, «цены на них очень упали».


В средневековых хрониках Западной Европы упоминаются и павлины, но до XIV века их здесь, в общем-то, было мало. На праздничных столах павлин подавался как редкостное лакомство. Кого только не ели тогда с великим аппетитом и пристрастием: жестких лебедей, еще более жесткие соловьиные языки, цапель, бакланов, рысей, дельфинов... Про зубров, кабанов, оленей и говорить не приходится.

Речь все шла о синем, или обычном, павлине. Есть и другой вид в Бирме, Индокитае, на Яве. Яванский. У него шея не чистой синевы, а сине-золотисто-зеленая. На голове не венец из стержней перьев, опушенных лишь на концах, похожий на корону, а узкий перьевой пучок, как султан на гусарских киверах. Поэтому первого можно назвать «венценосным», а второго — «султанным». Пуглив, осторожен, агрессивен. В птичниках, парках и зоопарках «султанных» павлинов нелегко содержать: дерутся жестоко друг с другом и других птиц терроризируют. На людей кидаются! Петухи и павы. Бьют и шпорами и клювом. Вес 5 килограммов, и силы у птицы немалые. Яванские павлины «для посетителей парков представляют серьезную опасность».

Их крик не мелодичное «мяуканье», а «громкое, трубное «кей-яа, кей-яа!», которое слышится преимущественно по утрам и вечерам». И еще — громкое, трубное «ха-о-ха!». Крик тревоги — предупреждение другим павлинам и всем, кто это понимает: «Так-так-керр-р-р-р-оо-оо-кер-р-р-роо», будто кто-то двумя бамбуковыми палками друг о друга стучит». Случится быть в тех местах, помните на всякий случай, когда такую «стукотню» услышите в лесах: может быть, тигр или леопард пробирается кустами.

Еще есть павлины? До 1936 года искушенные знатоки уверенно ответили бы: «нет».

В 1913 году Нью-Йоркское зоологическое общество снарядило экспедицию в Африку под руководством Герберта Ланга. Помощником у него был молодой ученый, доктор Джеймс Чэпин, которого конголезцы прозвали «Мтото на Ланги» (Сын Ланга). Ученые хотели привезти из Африки живую лесную «жирафу» — окапи, открытую в 1900 году в Восточном Конго.

Но взять в плен нелюдимого жителя дремучих лесов Африки оказалось не так-то просто. Два совсем еще молодых окапи, которых они поймали с большими приключениями, вскоре погибли. Экспедиция вернулась в Америку в 1915 году без окапи. Однако ученые собрали в Африке другие ценные коллекции, и среди них головные уборы местных охотников, украшенные красивыми перьями. Перья были от разных птиц. Мало-помалу Чэпин определил, каким видам они принадлежат. Осталось одно большое перо, но чье оно, никто не знал. Его исследовали крупнейшие специалисты и знатоки тропических птиц, но тайна оставалась по-прежнему неразгаданной. Через 21 год Чэпин приехал в Бельгию, чтобы в Музее Конго закончить свою работу о птицах Африки. Просматривая здесь коллекции птиц, Чэпин случайно в одном из темных коридоров обнаружил всеми забытый шкаф, в котором хранились малоинтересные экспонаты. В шкафу на верхней полке он нашел два пыльных чучела совершенно необычных птиц, с перьями, подобными тому полосатому из головных украшений конголезцев, которое поставило в тупик американских орнитологов. Чэпин поспешил взглянуть на этикетки: «Молодой обыкновенный павлин». Обыкновенный павлин? Но при чем тут Конго? Ведь павлины — это известно даже школьникам — в Африке не водятся. Чэпин писал позднее: «Я стоял как громом пораженный. Передо мной лежали — я сразу это понял — птицы, которым принадлежало мое злосчастное перо».

Он узнал, что незадолго до первой мировой войны Музей Конго получил от других музеев Бельгии небольшие коллекции животных. В большинстве это были чучела общеизвестных птиц Африки. Но два чучела принадлежали, как решили сотрудники музея, молодым индийским павлинам. А поскольку павлины не имеют никакого отношения к Конго, их чучела забросили как ненужный хлам.

Одного беглого взгляда Чэпину было достаточно, чтобы убедиться, что перед ним не павлины, а еще никому не известные птицы не только нового вида, но и нового рода. Бесспорно, эти птицы близки к павлинам и фазанам, но представляют совершенно особую их разновидность.

Чэпин дал им название Afropavo congensis, что в переводе с латинского языка значит «Африканский павлин из Конго».

Он не сомневался, что поймает этих птиц там, где были добыты их перья. К тому же один его знакомый, служивший в Конго инженером, рассказал, что в 1930 году он охотился в лесах Конго на неведомых «фазанов» и ел их мясо. По памяти инженер набросал рисунок этой дичи. Из рисунка стало ясно, что речь идет об африканском павлине. Летом 1937 года Чэпин вылетел в Африку. Между тем известие об открытии нового рода крупных птиц — впервые за много лет! — быстро облетело весь мир. Достигло оно и берегов великой африканской реки. Когда Чэпин прилетел в город Стэнливиль на берегу Конго, его там уже ждали семь экземпляров африканских павлинов, добытых местными охотниками в окрестных лесах.

Через месяц Чэпин собственными глазами увидел живого африканского павлина. Большой петух вылетел из зарослей «с оглушительным хлопаньем крыльев». Проводник Чэпина Аньязи выстрелил в птицу, но промахнулся. Через два дня Аньязи реабилитировался: подстрелил «оглушительную» птицу.

Чэпин выяснил, что открытые им птицы хорошо известны конголезцам: они называют их итунду или нгове. Это довольно обычные обитатели обширных лесов от реки Итури на крайнем северо-востоке страны и до реки Санкуру в центре бассейна Конго.

Афропавлин без умопомрачительного хвоста: нет «шлейфа». Нет и радужных «глаз» на перьях, лишь у некоторых — черные, без глянца круглые пятна на концах кроющих хвоста. Но «корона» венчает птичье темя. Голая кожа на голове серо-бурая, на горле — оранжево-красная.

Африканские павлины живут в единобрачии. Моногамы.

Афропавлин и афропава неразлучны днем и ночью. Рядом или невдалеке друг от друга клюют плоды-опадыши. Ночуют, спасаясь от леопардов, на вершинах деревьев-великанов. Ночами за версту слышатся их громкие голоса «Рро-хо-хо-о-а». «Гови-и». «Говэ-е», — вторит самка.

На лесные прогалы и светлые опушки редко выходят. Разве что у деревень, за плодами, выращенными людьми. Тут их и ловят в петли. Перья — на украшения, мясо — в котел. (Или живых в зоопарк.) В гуще леса трудно добыть этих павлинов.

Гнезда на высоких пнях, в расщепах сломанных бурей стволов, в замшелых развилках ветвей. Два-три яйца. Насиживает самка. Самец рядом — на сторожевой вахте у гнезда. Его тревожный крик звучит как «кудахтанье» взволнованной мартышки. Самка на гнезде сейчас же принимает необходимые меры. Ниже припадает к «насесту». Голову — под крыло. Трудно заметить ее тогда на лишайниках и мхах, на которых она без подстилки насиживает яйца.

Через 26—27 дней афропавлинчики выклевываются. Нетерпеливый отец ждет их внизу. Дня два прячутся, набираются сил в гнезде под крылом матери. Потом прыгают к отцу вниз, он зовет их звонким кудахтаньем. Эту ночь спят у отца под крыльями на земле. А потом — кто с ним, кто с матерью на невысоких суках, куда (четырехдневные!) умеют уже вспорхнуть. Шесть недель живут с родителями и затем каждый уходит в лесной мир своей дорогой.

Аргусы — эволюционные звенья, соединяющие фазанов с азиатскими павлинами. Африканский павлин объединяет павлинов с цесарками.

Цесарки

У них — синие либо красные лысые головы с мясистыми наростами, «синюшные» голые шеи (красные у лесных видов), белые пятна разбросаны бисером по всему оперению. Появились эти пятна будто бы от многих слез, которые пролила сестра легендарного Мелеагра, когда он погиб от далеко разящей золотой стрелы Аполлона. Слезы выплакав, превратилась безутешная сестра быстроногого героя в цесарку.


Впрочем, два вида лесных цесарок пролили, как видно, мало слез: они без пятен или почти без пятен. Это белогрудая и черная цесарки. Тропические леса Западной Африки — их родина. Живут скрытно. О повадках их мало знаем. Стайками бродят по земле, клюют опавшие фрукты. Одна что-нибудь вкусное найдет, сейчас же все кидаются к ней и плечом, ногами стараются ее отпихнуть. И вот толкаются, словно неорганизованная толпа за билетами у кинотеатра.

Самой сильной достается пища. Это не драка, силовая борьба. Острые клювы не употребляют: неоперенные головы могли бы они сильно поранить.

Красные тона на их головах, белые на груди — сигнальные знаки. Ориентируясь по ним, находят друг друга в сумрачных чащах.


Еще четыре вида цесарок в Африке (один из них — и на юге Аравии). Хохлатые цесарки, в общем, лесные птицы.

Шлемоносные, или обыкновенные, цесарки — жители степей и саванн. Домашние цесарки, которых еще римляне разводили в птичниках, — их потомки. В средние века цесарок в Европе, по-видимому, не было. Позднее португальцы их снова сюда завезли. Одичавшие, живут теперь и на Мадагаскаре, на Маскаренских, Коморских, Антильских островах.

Самые крупные — грифовые цесарки (сухие степи Восточной Африки, от Эфиопии до Танзании). «Лысые», без хохлов и шлемов головы, с сильным изогнутым на конце клювом напоминают головы хищников. Длинные черно-бело-голубые перья струйчатой «пелериной» украшают низ шеи, плечи и грудь. Средние рулевые перья удлинены тонким пучком, а на конце чуть вверх загнуты.




Как все цесарки, стайны. Как все, ночуют на деревьях. Испуганные, проворно удирают в колючие кусты. Летают мало.

Индюк В Америке фазаны не водятся. Кроме тех, конечно, которых здесь акклиматизировали. В США и Мексике дикие индюки представляют фазанье семейство. Но почти всюду здесь они уже истреблены. Увидеть теперь весенние их тока — редкость. Грудь — шаром вперед, голова закинута на спину, хвост колесом, сапфиром синеют голая шея, голова и мясистый «рог» на лбу — в таком виде предстает перед индюшками токующий индюк. Степенно вышагивая и замирая, высокомерно смотрят они на него с края поляны. А он чертит и чертит землю крыльями и бормочет: «Гоббель-оббель-оббель». Здесь в народе его «гобблером» и зовут. Другой «гобблер» сюда явится — драки не миновать. Тот, кто послабее, чувствуя, что силы его покидают, падает плашмя и шею покорно приклоняет к земле. Поза подчинения. Не сделает так, насмерть забьет его победитель. Вокруг поверженного будет ходить, грозный и мстительный, но лежащего не тронет. (Инстинктам павлина такая поза покорности ничего не говорит, лишь удобна для нападения. Поэтому в птичниках павлины забивают сдающихся на их милость индюков.) Индюшки устраивают гнезда в укрытии: под кустом, в траве. 8—20 яиц высиживают четыре недели. Иногда — коллективно. Однажды трех спугнули с общего гнезда. Подсчитали: в нем 42 яйца! Индюшки сообща водят и объединенные выводки: две матери и смешавшиеся стайкой их дети. Через две недели уже ночуют индюшата на ветках под индюшкиным крылом. Осень и зиму не отстают от нее. Зимой многие семейства живут стаей. Петухи отдельно, мужскими компаниями. «Индюки крыльям предпочитают ноги и, когда земля покрыта тающим снегом, бегом удирают от преследователей. Одюбон на лошади несколько часов гнался за индюками и не смог их опередить» (Александр Скатч).

За резвость индюку дали научное имя «мелеагрис», в честь быстроногого героя Эллады — Мелеагра из Калидона. Еще один дикий индюк — глазчатый, живет в лесах Гондураса, Гватемалы и юга Мексики. Поймали в 1920 году индюшку. Повезли в Лондон, но клетка с ней упала в Темзу, и редкостная птица утонула. Четверть века назад удалось первый раз развести глазчатых индеек в одном Калифорнийском зоопарке. (От хромого индюка искусственным осеменением!) Теперь этих индеек в зоопарках мира едва ли не больше, чем на воле, в лесах Юкатана, где они только и водятся, но очень редки. Разведение в неволе, возможно, спасет этот вид от вымирания. Глазчатый индюк похож на обычного, но меньше, светлее, такие же голубые тона на голой коже головы и шеи, на концах перьев хвоста голубые, отороченные черным глазчатые пятна, вроде тех, что у павлина. Другие фазановые Улары — дети гор. В этом определении двоякий смысл. Не было гор Кавказских, Гималайских, Алтайских и других центральноазиатских, не водились на планете и улары. Когда могучие потрясения земли миллионы лет назад смяли, сжали и высоко вознесли над равнинами нагромождения пород, возвысились эти горы. Век за веком заселяли их предки уларов, все выше и выше. И наконец добрались до заоблачного поднебесья, до самых вершин под шапками вечных снегов, где редкая птица и редкий зверь встречаются. Живут улары обычно выше двух тысяч метров, а выше — до 4—5 тысяч их обычная резиденция. Лишь на зиму уходят улары в альпийскую зону, к границам горных лесов.

Улар больше тетерева. В общем похож на куропатку. Бег у него быстрый, ловкий. Полет удивительно скоростной и маневренный. С криком срывается улар с кручи, сильные взмахи крыльев снарядом кидают его в полет. Потом планирует и круто снижается вдруг за бугром или скалой. На зорях улары много кричат. Сначала один какой-нибудь хрипло «гогочет» или «квохчет», минут пять не смолкая. Другие ему вторят. Услужливое эхо разносит вокруг по ущельям и склонам многоголосую перекличку, умножая хоровое звучание. Мелодичные свисты уларов, другие песни и крики, особенно в брачную пору, оживляют томительное безмолвие пустынных высокогорий. «Брачная песня самца довольно сложна и состоит из трех холен, общей продолжительностью примерно в шесть секунд... самцы никакого участия в насиживании и дальнейшей заботе о потомстве не принимают» (профессор А. В. Михеев). Это кавказские. Иное пишут натуралисты о гималайских и тибетских уларах. Самцы неотлучно дежурят у гнезд. Опасность случится, громко свистит петух улар. Самка таится на гнезде, а он отвлекающим маневром уводит врага. Семейство уларов с папашей во главе путешествует гуськом. Вверх и вниз машут хвостами, словно подгоняя себя. Подрастут дети, и соседствующие семьи объединятся. Кавказские улары (около полумиллиона их) нигде, кроме Главного хребта тех гор, имя которых носят, не живут. Четыре других вида уларов расселились по высокогорьям Азии — от Турции до Саян и Монголии. Каменные куропатки, или кеклики, названы так за крик «ке-ке-лек»; кричат, впрочем, и по-другому. Четыре вида — горы Северной Африки, Европы, Азии. Акклиматизированы в Англии и США. Оперение пестрое: пепельно-серое «с розоватым оттенком». На боках черно-буро-белые полосы, на горле светлое пятно, опоясанное черной полосой. По глубоким ущельям, по каменистым предгорьям, даже среди пустынь бегают быстро. «Самка альпийского кеклика обычно делает две гнездовые ямки на расстоянии приблизительно в сто метров и откладывает в каждую от девяти до пятнадцати... яиц. Еще великий греческий натуралист Аристотель (384—322 годы до нашей эры) знал, что одну из двух кладок насиживает петух» (С. Рэтель).

Совершенно необычное для птиц разделение родительских обязанностей!

О деятельности самцов наших кекликов мнение в науке иное: «Насиживание производит самка. Что касается участия в нем самца, то точных данных по этому вопросу нет» (профессор А. В. Михеев).

Серая куропатка — негустые леса, лесостепи, степи Европы, юга Западной Сибири, Казахстана (от Скандинавии и Белого моря на северо-западе, до Кавказа и северного Ирана на юге, на восток до Тувы).

Знак, который серую куропатку выделяет среди других похожих серо-бурых птиц, — ржаво-коричневое, похожее на подкову пятно на брюхе. У самок оно, впрочем, менее четкое или его совсем не бывает.


Жизнь серых куропаток проста. Осенью и зимой кочуют стаями. Весной рано по утрам самцы на своих гнездовых участках кричат резко, отрывисто, сидя на буграх. Приглашают самок. Моногамы. Когда она подлетит, он с открытым клювом, распушась, с ворчливым «кудахтаньем», без особо вычурных поз токует около нее.

Где-нибудь в бурьяне, в хлебах, кустах по оврагам, перелескам насиживает самка в небольшой ямке дюжину или две серо-буро-оливковых яиц. (Очень плодовитая птица — рекорд: 26 яиц!) Самец — недалеко от гнезда. Возможно, даже и он насиживает, по некоторым наблюдениям. Если так, то в роду куриных птиц это будет четвертое исключение из общего правила, другие три — гоацины, альпийские кеклики и виргинские перепела. Птенцов водят самец и самка.


Из районов, где зимы многоснежные (северо-восток Европы, Западная Сибирь), зимой улетают серые куропатки на запад в Германию, и юг, на Украину, Предкавказье, в Среднюю Азию.

Бородатая, или даурская, куропатка — пограничный юг нашей страны от Ферганы на восток до Забайкалья, Уссурийский край. Северный Китай. Похожа на серую, но поменьше. Пятно на брюхе более темное. Под клювом «бородка» из жестких перьев, особенно приметная осенью и зимой.

В Тибете живет белогорлая тибетская куропатка. Там же и в Гималайских горах — гималайская. У самцов небольшие шпоры, у трех вышеназванных шпор нет.

Песчаные куропатки. Два вида: персидская — у нас называют ее пустынной, — юг Средней Азии, Персии, Ирак, аравийская — каменистые предгорья и горы Аравии, африканских берегов Красного моря.

Есть еще скальные (каменистые холмы на южных границах Сахары) и лесные куропатки: 11 видов в горных лесах Юго-Восточной Азии от Гималайских гор до Индонезии.

Турачей, или франколинов, разных видов много в степях, саваннах, лесах и горах Африки и Азии. Самая северная граница, где еще встречаются турачи, — равнины Закавказья и юго-запад Туркмении. Турачи не больше куропатки, черные, в белом крапе. Шею опоясывает коричневое кольцо, за глазами белые пятна. Жизнь как у куропаток. Моногамы. Самец токует, правда, иначе: запрокинув шею, хлопает крыльями. Кричит, забравшись на бугор, куст или термитник. Знамениты турачи самой прочной в птичьем мире скорлупой яиц: яйцо, если уронить его на землю, не всегда и разобьется.

Тысячу лет назад завезли арабы турачей в Испанию и Сицилию. Но позднее их здесь всех перестреляли. Наконец добрались мы и до перепелов. 8 видов в Европе, Азии, Африке, Австралии. Крик перепелиный — «пить-полоть» или «спать пора», как порой слышится, знаком всем, кто бывал весной и летом в лугах и полях. 8—24 яйца насиживает перепелка чуть больше двух недель. Самца нет рядом. Он о детях, которых у него много от разных самок, не заботится. Перепела — единственные истинно перелетные птицы в отряде куриных. Низко над землей по ночам улетают они зимовать в Африку, Индию, в Китай. Уже в начале августа перепела начинают потихоньку кочевать поближе к Крыму. Летят они в одиночку и только уже на юге сбиваются в стаи на хорошо им известных местах отдыха и кормежек. В Крыму и на Кавказе собирается особенно много перепелов. Прибывают они сюда даже из Сибири. На склонах Яйлы птицы дожидаются теплых и ясных ночей, чтобы пуститься в отчаянный полет над морем. Но и в Турции долго не задерживаются, спешат дальше, в Африку. Североафриканские перепела на лето, которое на их родине очень сухое и бескормное, улетают на север — в Южную Европу. Но размножаются в Африке, зимой. Многие восточно- и южноафриканские и австралийские перепела в засуху кочуют туда, где прошли дожди, расцвели травы. Выведут, вырастят здесь птенцов и все вместе из тех мест удаляются, следуя за перемещением по континенту дождливого сезона. Когда-то тысячные стаи перепелов пролетали над Синаем и Египтом. Еще 50 лет назад Египет вывозил до 3 миллионов перепелов ежегодно. Теперь сильно поредели перелетные стаи. Много бьют перепелов на пролете в Южной Европе, много гибнет их от ДДТ и прочих инсектицидов, которыми обрабатывают поля, убивая здесь все живое... К востоку от Байкала гнездятся перепела особого вида или подвида. Называют их «немыми» за глухой, тихий крик, который издали похож на жужжание.

С конца XVI века японцы разводят перепелов как домашнюю птицу. Сначала за звонкую «песню» держали их в клетках, потом — ради мяса и яиц. Ежегодно в инкубаторах Японии выводят около 2 миллионов крохотных, в 7 граммов весом, перепелиных «цыплят». Через месяц петушков забивают, курочек рассаживают по клеткам. Каждую отдельно. Клеточка с небольшую коробку — 15 на 15 сантиметров площадь ее пола. В ней в пять этажей миниатюрные гнездовые «ящички». Через две недели полуторамесячная несушка-лилипут, привыкнув к своему заточению, начинает нести яйца. Через 16—24 часа — яичко! Так весь год. Потом ее — на сковородку и новую, молодую, поселяют на ее место.

Яичко перепелиное раз в семь меньше куриного: 9—11 граммов. Однако питательно, и открылись в нем якобы некие лечебные свойства. Поэтому теперь и в странах Европы разводят японских перепелов: «яйца и мясо уже сейчас играют хозяйственную роль».

Карликовые перепела — Африка, Индия, Индокитай, Южный Китай, Индонезия, Восточная Австралия. Эти «курочки» и «петушки» с воробья! Вес соответственный — 45 граммов. «Цыплята у них — со шмеля!»

Своих «Дюймовочек» крохотный петух защищает отважно. Вытянув шею, опустив крылья, взъерошившись, чтобы больше казаться, кидается в атаку даже на собак!

Он с одной «курочкой» живет и всегда при семье. Детишки растут быстро. Две недели проживут и уже летают. В пять месяцев самцы, в семь-восемь самки готовы размножаться.

Зубцеклювые перепела, или американские куропатки, — Америка от юга Канады до севера Аргентины. Название «зубцеклювые» дано за зубцы на подклювье. Больше 13 видов: одни с перепела, другие с куропатку. У многих пышные хохлы на головах. У калифорнийского и горного перепелов прямо-таки султаны: два тонких длинных (6 сантиметров!) пера торчат на темени вертикально вверх. Зубцеклювый поющий перепел (Центральная Америка) — единственная в куриной родне певчая птица.

Родич его, виргинский перепел (США, Мексика, Куба), не поет, но у него два других редких качества. Первое — самец насиживает иногда яйца. Второе — уже с первого дня жизни птенцы, отдыхая на земле или устраиваясь на ночлег, садятся рядом друг с другом всегда кругом: головы наружу, хвосты внутрь. С какой бы стороны враг ни подбирался, его заметят обращенные во все стороны головы!

«Выбрав место для сна, один долго ходил вокруг него, вскоре второй присоединился к нему. Они улеглись на землю, плотно прижавшись друг к другу боками. С края легли еще двое — все головами наружу, хвостами внутрь маленького полукруга, который образовали своими плотно сомкнутыми телами. Другие перепела опускались рядом и вскоре замкнули круг.

Но один опоздал, места ему в крупу не нашлось! Потерянно бегал он, пытаясь как-нибудь втиснуться между братьями, но тщетно: лежали они очень плотно. Тогда он подпрыгнул и, перескочив через замкнутую линию клювов и голов, упал уже в кругу на их спины. «Раскопал» среди них себе местечко, затем вклинился между двумя перепелами, и его голова просунулась в круг других голов» (Линде Джонс).

Американцы разводят виргинских перепелов в клетках, выпускают в поля: «описываемый вид принадлежит к числу охотничьих птиц». Вывели уже много цветных рас: белых, черных, желтых. Возможно, виргинская перепелка станет скоро домашней птицей.

Сатиры, трагопаны, или рогатые фазаны, живут в горных лесах Гималаев, Ассама, Северной Бирмы и Китая. Пять видов. Малоизвестные, но очень интересные птицы. Красочные, как фазаны. У самцов на затылке мясистые рожки, на горле — слабо оперенный кожистый мешок. Когда петух токует, рожки, набухая кровью, растут на глазах, и горловой мешок вздувается Широким и длинным нагрудником. Петух так трясет шеей, что его «нагрудник» бьется и «летает» вокруг головы. Поднимает и опускает ритмично крылья, «фыркает и шипит», хвост широким веером царапает землю, замер артист, закрыв глаза в совершенном экстазе. Раздутые теперь в полную силу рожки и разбухший «галстук» на груди сияют бирюзой, васильками и огненно-красным.

В общем, невозможное вытворяет петух-сатир. А это лишь только «фронтальный» брачный танец — лицом к курице. Ему предшествовал еще и «боковой» с церемонным шагом, бегом, прыжками и прочими трюками.

Перед началом представления много кричал петух поутру: «Вэй, ваа, оо-а-оо-ааа» или «ва-ва-ва-оа-оаа». У разных видов по-разному, но у всех последние растянутые строфы звучат как овечье блеяние.

Во внебрачный сезон трагопаны молчаливы. Негромко перекликаются самец и самка, потеряв друг друга в густом лесу. Они живут парами в вершинах леса. Там, реже на земле, клюют листья, ягоды, фрукты. На деревьях строят гнезда! Если найдут брошенные воронами, белками, хищными птицами, занимают их, постелив сверху зеленые ветки, листья и мох. Кремовых яиц — 3—6. Птенцы на третий день уже летают с ветки на ветку. Спят на деревьях у матери под крылом.

Сорные куры

Никобарские, Филиппинские, Марианские, Молуккские острова, Сулавеси, Калимантан, Ява, Новая Гвинея, Полинезия (до Ниуафу на востоке), Австралия — только здесь, и нигде больше, только в здешних лесах и кустарниках совершаются птицами такие дела, о которых невольно скажешь, пока не представлены еще убедительные доказательства: «Быть не может». Руководят теми птицами, бесспорно, инстинкты, однако действия, к которым побуждают они сорных кур, вторгаются в сферу поступков, продуманных, кажется, до мелочей.

450 лет назад два уцелевших корабля Магеллана кружным путем добрались-таки до вожделенных «Островов пряностей». Устремился в те места и доминиканский монах Наваретт. Сказки о заморских чудесах многие тогда рассказывали. Это было даже модно. Но то, что поведал Наваретт, выходило за рамки допустимых обычаем прикрас и фантазий. Он видел будто бы на островах Южного моря диких кур. Яиц те куры не насиживали, а бросали во всякую гниль. (Яйца велики: больше самой курицы!) От гниения получалось тепло, оно рождало цыплят, как в той «печи», изобретенной египтянами, которую римляне назвали инкубатором. Два столетия секундной стрелкой промелькнули на циферблате истории, поселились в Австралии европейцы. В сухих равнинах на юге континента, в кустарниках среди эвкалиптовых лесов на его востоке, тут и там попадались им большие кучи листвы, присыпанной землей. Могильные, наверное, курганы? — решили по привычке, принесенной с родины. Были холмики и поменьше. Этим определили иное происхождение: их строили женщины-аборигенки, развлекая темнокожих детей. Аборигены весело смеялись, поражаясь наивной глупости белокожих: «Эта «женщина» — лейпоа с хвостом и в перьях!» То, что они рассказывали дальше, уже слышали от того монаха... В 1840 году Джон Джильберт (определенно лишенный «здравого смысла») раскопал странные кучи: почти в каждой были яйца. Втрое больше куриных, хотя птица, которая упрятала их в самодельный парник, как потом выяснилось, ростом была с курицу. Назвали ее мегаподом, большеногом. Обычный большеног живет во всех странах, где водятся и другие сорные куры. В зависимости от местности и погоды типы гнезд у него разные и объединяют почти все способы, известные у сорных кур. На севере Австралии, в тропических лесах Кейп-Йорка, гнезда большеногое — внушительной кубатуры парники, пятиметровой высоты бугры («египетские пирамиды» в мире птиц!). Окружность бугра — 50 метров, но это рекорд, обычно они поменьше.

Не один год трудятся петух и курица, иногда в компании с другими парами. Сгребают ногами в кучу землю, песок и немного опавших листьев на светлых полянах. Здесь солнце хорошо прогревает инкубатор. В гуще леса больше листьев и всякого органического гумуса идет в дело: в тени будет согревать яйца тепло гниющих растений. С каждым годом все больше вширь и ввысь растет мусорная куча. Сгнивший материал из нее выбрасывают, новый подсыпают. Когда дело сделано, обработан парник должным образом, петух и курица роют в нем глубокие, до метра норы. В них закапывают снесенные яйца вертикально, тупым концом вверх, и больше к ним не возвращаются. Через два месяца птенцы сами вылезают из земли и разбегаются по кустам. На Новой Гвинее и на других островах гнезда-парники обычных большеногое устроены проще: ямки в земле, засыпанные гниющими листьями. Там, где есть вулканы, птицы не утруждают себя даже и этим. Зарывают яйца в теплый пепел. Если попадутся где-нибудь в лесных проплешинах хорошо прогретые солнцем скалы, не упустят и такой возможности: воткнут яйцо в щель между теплыми каменными глыбами. Вот что значит умело использовать среду обитания! Малео, целебесские сорные куры, которые живут в глубинах острова, умело находят такие места, где вулканический пепел и лава согрели почву, поручают зарытые здесь яйца ее теплу. Когда до берега моря путь не очень дальний, километров 10—30, уходят малео из джунглей на песчаные пляжи. Путешествуют пешком, петухи и куры. Роют вместе ямы в песке. Положат яйцо и яму засыплют. Сотни малео собираются на некоторых таких пляжах. Одни приходят, другие уходят, чтобы вернуться через неделю или две. Два-четыре месяца продолжается это репродуктивное движение туда и обратно, между лесом и морским побережьем, пока все куры не закопают в песок по шесть-восемь яиц.

Малео, сорные куры Уоллеса (Молуккские острова), обычный и два вида других мегаподов с островов Ниуафу и Марианских, образуют трибу, объединение близких родов, малых сорных кур. В трибе больших сорных кур (они ростом примерно с индейку) еще семь видов. На Новой Гвинее — пять видов телегаллов, в Восточной Австралии — кустарниковая курица или индейка, в Южной Австралии — лейпоа, или глазчатая сорная курица.

Большие сорные куры, не доверяя термическому непостоянству вулканического пепла и песка, строят инкубаторы уже известной нам конструкции. Петухи месяцами бессменно дежурят у мусорных куч. Даже спят тут же на кустах и деревьях. С утра и до вечера следят за режимом температуры в парнике. Если она слишком мала, подсыпают сверху больше земли, а внутрь — гниющих листьев. Когда велика, лишний утепляющий слой удаляют или роют сбоку глубокие отдушины.

Как измеряют птицы температуру гниющей массы?

Какие-то природные термометры у них есть. Какие и где, не вполне ясно. Телегаллы — прежние наблюдения в этом убеждали, — раскопав верхний слой, прижимаются к куче крыльями, их неоперенной нижней стороной. Но пробуют тепло и «на вкус» — раскрытым клювом. Петухи кустарниковых и глазчатых сорных кур поступают так же.

«Тут и там разгребает он свой инкубатор и в дыры в нем глубоко сует голову. Я наблюдал... как петух брал в клюв песок из глубины кучи. Вероятно, органы «температурного чувства» у большеногое на клюве, возможно, на языке или нёбе» (Г. Фрит).

Пока петух не удостоверится, что температура внутри кучи именно та, которая требуется, он курицу и близко не подпускает. Она несет яйца где попало, но не в инкубаторе.

Но вот в инкубаторе установился нужный термический режим: не горячо, не холодно, около 33 градусов. Петух глазчатой курицы разгребает сверху, разбрасывая вокруг, около двух кубометров земли. Два часа работает не отдыхая. Приходит курица. Пробует клювом, где самое подходящее место. Роет там ямку. Снесет яйцо и уйдет. Петух его зарывает и снова насыпает сверху кучи сброшенную землю.

Самки кустарниковых кур размещают яйца в инкубаторах без помощи петухов. Много земли сверху они не раскидывают, роют в куче ниши. Положив в них яйца, зарывают. Удаляются, чтобы прийти еще через несколько дней и не раз. Будет ли погода хорошей или плохой, сумеет ли петух поддерживать нужную температуру в выводковых нишах гнезда — в зависимости от этого яйца кустарниковых кур развиваются то быстрее, то медленнее от 50 до 85 дней.

Перед лейпоа — глазчатым петухом природа поставила особенно сложную задачу. Лейпоа живут в местах засушливых, среди кустарников южноавстралийского скреба. Гниющих растений здесь мало, все высушено солнцем и ветрами. А что осталось, доедают термиты. Летом жара под сорок и больше градусов, зимой весьма прохладно.

В начале австралийской осени, в апреле, петухи лейпоа ссорятся с соседями из-за мест, пригодных для сооружения парников. Не кормность угодий их прельщает, а обилие прелых листьев и всякого мусора. Сильным достаются самые обширные, захламленные куски земли — до 50 гектаров кустов, хилых эвкалиптов, всякого разнотравья, кое-где проросшего из сухой земли. На своем участке роет петух большую яму, в глубину до метра, до двух с половиной в диаметре. Все листья и ветки, которые только найдет, сгребает ночами в эту яму.

Зимой выпадают на его родине небольшие дожди. Листья в яме, наполненной уже выше краев, набухают. Пока собранный им мусор еще сырой, петух засыпает яму песком и землей. Растет над ней холмик. Листья гниют. Сначала этот процесс идет бурно. Температура в инкубаторе слишком высокая, опасная для яиц. Петух ждет, когда упадет градусов до 33 по Цельсию.

Месяца четыре уходит на устройство инкубатора и подготовку нужного теплового режима. Только в конце августа и в сентябре петух разрешает курице приблизиться к своему творению, предварительно удалив с «крыши» два кубометра земли. Петух укрывает песком снесенное ею яйцо, утвердив его вертикально, тупым концом вверх, чтобы птенцу было легче выбраться. Курица придет еще. Через четыре дня, через неделю или две. Сроки неопределенны. Многое зависит от погоды. Вдруг похолодает или дождь польет, петух ее не подпустит. Боится в плохую погоду раскрывать парник: яйца могут погибнуть от холода.

Десять месяцев бессменно дежурит он у инкубатора. Забот и дел много. Еще до восхода, в сером свете зари петух суетится у кучи. Пришла весна. Солнце греет теплее, а влаги в куче еще много — бурно идет гниение. Трудится петух часами, чтобы пробить отдушины, удалить лишнее тепло из инкубатора. Вечером нужно засыпать эти дыры. Ночи еще холодные. Поесть тоже надо. Отбежит, покопается тут и там, кое-как перекусит. Далеко не уходит. А чтобы самого не съели, тоже следить надо! Беспокойная у петуха жизнь. Ни одна птица, ни одно, пожалуй, животное в мире не отдает столько нервных и физических сил трудам и заботам.

...Пришло лето. Жара в полдень 40—45 градусов. Сухо. Знойно. Спешит петух насыпать к полудню побольше земли сверху кучи. Она сохранит влагу в гнезде и не даст перегреться. Теплоизоляция! Но это только часть дневной работы. Еще до этого, рано на рассвете, разрыл петух кучу. Разбросал сверху песок тонким слоем по земле. Проветривает на утреннем прохладном ветерке. К полудню насыпал этот песок сверху: охлажденный, он в самые жаркие часы внесет прохладу в инкубатор.

Дни за днями бегут. Снова осень в скребах. Петух копошится у гнезда. Солнце чуть пригреет, он песок с кучи рассыпает. Но уже с иной целью. Не охлаждение, а прогрев теперь требуется. Скупо осеннее солнце. Но все-таки греет тонкий слой песка, оставленный над яйцами, и тот, что рассыпан на земле вокруг. К ночи его соберет петух, уложит как грелку над яйцами.

...И вот по одному вылезают из кучи цыплята. Ради этого все хлопоты и труды. Но отец не замечает детей. Не помогает поскорее выбраться из колыбели, которая, если польет дождь, может стать их могилой. Сами пробиваются через метровую толщу земли и всякой там трухи. Как кроты, крыльями, ногами, грудью раздвигают они завалы листвы, ветвей, гумуса и песка, пробираясь наверх, к свету.

На крыльях у птенцов уже годные к полету маховые перья. Каждое укрыто чехлом из студневидной слизи, чтобы не пообтрепались. Пока рыли землю, все чехлы содрали.

Выбрались — и скорее в кусты. Спрячется там птенчик и лежит, дышит тяжело. Устал очень. Сохнут перья и пух. К вечеру, отдохнув, вспорхнет на сук. На нем переночует. Один, без отца, без матери, без братьев и сестер. Он их, можно сказать, и не знает. Без семьи живет от рождения до смерти. Через год проснется в нем всемогущий инстинкт — сгребать мусор в кучу.

А петух, его отец? Он скоро уходит, бросив на произвол стихий свое сооружение, над которым трудился почти год. Но недолог его отпуск — месяца два. А потом опять трудовые дни.

«Этот особый тип «насиживания» наверняка не древний признак. Он позднее развился у птиц той же эволюционной ветви, к которой принадлежат и другие куримые. Стоит посмотреть на одного такого «чернорабочего», который месяцами от рассвета до позднего вечера листья и землю туда-сюда разгребает, ямы копает, да еще бешено гоняется за каждым существом, хоть немного похожим на петуха, сразу станет ясно, что все это дело никакой не «прогресс»... Стародедовский способ удобнее: куда милее, приятнее и спокойнее посидеть на яйцах пару недель» (Бернгард Гржимек).

Гокко, или краксы

Хохол на голове, «зачесанный» вперед либо назад, у иных — мясистый красный рог на лбу либо голубой гребень. На клювах наросты. Раскрашенные восковицы. Перья черные. Брюхо белое либо бурых тонов. Хвосты длинные, ноги сильные. Рост разный — с куропатку, тетерева или глухаря...


Это гокко — «фазаны» (как их тут называют) американской сельвы, здешних перелесков и льяносов. От южного Техаса до северной Аргентины 36—47 видов гокко. Пища им определена — фрукты, ягоды, листья, почки. Приправа из насекомых.

Гокко снуют, порхают, бегают по веткам в вершинах леса (иногда и вниз головой, перехватывая ногами ветку вверху!).

В глухих лесах, в кустарниках по окраинам полей и пастбищ, ночью и днем, но особенно на зорях, слышатся их странные крики: гортанные и мелодичные, оглушительные, «как звуковой взрыв»; и глухие стоны «мм-мм-мм» (не раскрывая клюва, «мычит» так шлемоносый гокко); монотонное «бу-бу-бу» (это большой гокко); кастаньетное кляцанье клювов, «деревянные» хлопки крыльев, тихий свист «пииии» и четкое скандирование «ча-ча-лак, ча-ча-лак».

«Ча-ча-лак» или «ха-ха-лак» отчетливо выговаривают небольшие гокко из рода орталис, будто представляясь всем и всякому. Увидит чачалака оцелота, другого какого кота, человека ли, сейчас же громко на весь лес о том сообщает. Соседи немедленно передают сообщение дальше, и такая оглушительная какофония поднимается в лесу, что хоть уши затыкай!

«После того как ближайший крикун замолчит, вдали еще надрываются другие голоса. Хор, кажется, умолкает, лишь далеко, возможно, за километр он еще слышится. Но затем с новой силой возвращается волна криков, нарастая, как гул прибоя, и, наконец, оглушительно гремят раздирающие нервы вопли шести-восьми чачалак почти прямо над головой наблюдателя» (Александр Скатч).


Гнезда у гокко на деревьях и высоких кустах. Рыхлые платформы из веток, листьев и травы, нередко еще зеленых. Немногие гнездятся иногда и на земле. Два, редко три яйца высиживают самки. Попадались и четыре, и даже девять яиц в гнезде, но, наверное, их снесли разные куры одного петуха-полигама. Некоторые гокко — моногамы. Пары годами неразлучны. Пенелопы, или рыжебрюхие гокко, семьями — самец, самка и выводок — кочуют в пределах своей ревниво охраняемой территории.

Как подсохнут пух и перья, птенцы гокко покидают высокие гнезда. Прыгают вниз, или мать по одному, зажав между ногами, переносит их на землю. (И с земли на деревья!) Чачалаки порой так спешат расстаться с тесным гнездом, что толком еще не обсохших птенцов, два-три часа всего им от роду, уносят в лапах на землю. Там кормят из клюва ягодами и насекомыми. Ночуют всем семейством на деревьях. Птенцы на второй уже день могут вспорхнуть довольно высоко.

Самая зобастая птица

До сих пор толком неясно, к каким птицам в отряд записать гоацина. Определили его мнением большинства к куриным как подотряд.

Птенцы у гоацинов с когтями на крыльях, как у первоптицы археоптерикса! Неоперенные, лазают по веткам, можно сказать, на четвереньках, цепляясь за ветку когтями ног и крыльев. А если древесная змея или дикая кошка их догоняет, падают прямо в реку — гнезда обычно над водой строятся. Ныряют и плавают. Сами потом лезут на дерево и в гнездо. Взрослого гоацина в воду, можно сказать, палкой не загонишь, хотя плавал когда-то и он в малолетстве. Его и на землю согнать нелегко: все по веткам прыгает и порхает. Именно «порхает», потому что летать гоацин толком не умеет. Если надо перелететь протоку, планирует, как какая-нибудь белка-летяга, с высокого дерева на низкое по ту сторону воды. Машущим полетом способен одолеть лишь небольшое пространство. Потом бухнется на сук и лежит, растянувшись, долго отдыхает. У гоацина непомерно большой зоб, он весит в 7,5 раза меньше самой птицы. А желудок крохотный, в 50 раз меньше зоба! Зоб мускулист чрезвычайно, укреплен изнутри роговыми выстилками. Разделен на разные отделы, словно коровий желудок. В зобу мнется, толчется зеленая масса: листья, съеденные гоацином. Листья ароидных растений — жесткие, каучуконосные. Переварить их нелегко. Оттого, очевидно, и понадобился такой зоб. А чтобы гигантский зоб в грудь птицы «вмонтировать», пришлось природе грудные кости и машущие крыльями мышцы сильно потеснить, уменьшив их объем, а значит, и силу. «Гоацин» — имя древнее, ацтекское, на родине птицы забытое. Его обычно называют здесь «вонючкой». Запах у этой птицы неприятный. Поэтому на гоацинов не охотятся. «Это счастье для редкостной хохлатой птицы. Однако на самом деле не мясо, а только содержимое зоба так пахнет. Снимая шкурку с одного гоацина... я убедился: всепроникающий запах, который напомнил мне коровий хлев, исходит только из пищи, наполняющей зоб» (Гюнтер Нитхаммер). Гоацины в разных ситуациях кричат на разные голоса: «мяукают», шипят, свистят, «визжат», «бормочут», кудахчут... Гнезда — сложенные из веток рыхлые платформы — почти всегда на суках, нависающих над рекой, заводью или протокой, «чтобы птенцам при опасности можно было падать в воду». Строят их самец и самка. По очереди и насиживают. Птенцы недели две не покидают гнезда (если их не тревожат). Родители их кормят подобно пингвинам: птенец сует клюв глубоко в глотку взрослой птицы.

Гоацины обитают в лесах Гвианы и всего бассейна Амазонки.

Игорь Акимушкин
"Мир животных"